Мне думается, что-либо "хорошее" можно было строить лишь на этой базе. Привычка крестьянина к труду - это база, но этот труд надо сделать осмысленным, результативным. Способность работать для Родины и будущего - тоже база, только будущее должно быть не мифологическим коммунизмом, а открытым будущим, Родина - не "начальством", а твоей страной, законы которой устанавливаются самим народом. Пустые советские слова о власти народа, о человеке труда и т.п. были своего рода готовыми формами, которые можно и надо наполнить реальным содержанием.

И в начале перестройки что-то в этом роде было. В андроповской "предперестройке" первые осторожные шаги, направленные на идеологическую и экономическую либерализацию, сочетались с морализмом и законническим духом, принимавшими даже гротескную форму. Ранняя горбачевская перестройка продолжала ту же линию, линию на возрождение чуть ли не раннебольшевистского "аскетизма" в сочетании с идейной и экономической либерализацией. Можно сколько угодно смеяться над антиалкогольной кампанией, но смысл ее был моральный, а не фискальный. Такой же моральный и правовой смысл имела борьба с коррупцией и привилегиями аппарата.

Равным образом стремление войти в "общемировую цивилизацию" сочеталось с поисками каких-то своих форм этого вхождения (то рациональное зерно, которое было во фразах о "преимуществах социализма"), попыткой войти в круг "респектабельных стран" не через подражание им, а со своими идеями ("новое мышление"). Внешняя марксистская традиционность сочеталась при этом со значительно меньшим догматизмом и большей "открытостью", чем в пришедшей на смену раннеперестроечным идеологическим поискам идеологии радикального антикоммунизма, внешне разрывающей с марксизмом, но фактически, как мы это старались показать, сохраняющей истматовский схематизм мышления.

Реальный выбор в эпоху ранней перестройки, очевидно, был между "марксистской реформацией", сохраняющей и даже подчеркивающей символику и традицию, но подрывающей марксистскую мифологическую схему, ту "сказку со счастливым концом", в которой герой достигает молочных рек и кисельных берегов, овладев "волшебным даром", знанием правильной формы собственности, и "перевернутым марксизмом". "Перевернутый марксизм", наоборот, разрывает с символикой, но сохраняет мифологическую схему. И я думаю, что первый путь скорее привел бы нас к "нормальному" демократическому обществу со свободной экономикой, к обществу "западного" типа. Совершенно так же, как в свое время сохранение монархии в России скорее могло бы привести к успешной модернизации, чем радикальный разрыв с прошлым, произошедший в 1917 году и приведший как раз к сохранению и усугублению самых "реакционных", препятствующих модернизации сторон этого прошлого. И как когда-то, очевидно, сохранение и постепенная трансформация институтов допетровской Руси опять-таки скорее привели бы нас к глубокой модернизации, чем петровская революция сверху.

Почему же мы все-таки не пошли по пути ранней перестройки, почему развитие пошло от "аскетизма", морализма и законничества, от попытки выработать какой-то аналог "протестантской этики" через невесть куда затем подевавшегося "архангельского мужика" к героям рекламного ролика: "Мы здесь сидим, а денежки идут"? И почему оно пошло от раннегорбачевского подчеркнутого и утрированного "ленинизма" к "оголтелому", как когда-то говорили, антикоммунизму?

Когда историческая развилка уже пройдена, всегда возникает иллюзия, что избранный путь был единственно возможным, и находятся сотни объяснений того, почему мы не могли выбрать другого пути. Это впереди обычно все темно и непонятно, а позади - все понятно и "закономерно". Не будем поддаваться этой иллюзии и утверждать, что все было так, как и должно было быть. Но тем не менее вполне можно показать, какие силы толкали нас на выбранный путь.

Прежде всего - это предельная слабость марксистской идеологии, за годы своего монопольного господства утратившей свои "адаптационные" способности. Путь ранней перестройки - это путь "реформации". Но реформировать можно лишь то, во что ты веришь, что для тебя действительно ценно. Когда же в Политбюро марксистской партии, как выяснилось позже, чуть ли не единственным марксистом был Е. Лигачев, то ясно, что возможности "марксистской реформации" были крайне ограничены. В низах же интеллигенции накопились сильнейшие "антимарксистские чувства", сочетавшиеся с "марксистской психологией" и привычками мышления. И с приходом гласности и демократии этот "перевернутый марксизм" устремился наружу со страшной силой, сметая на своем пути предельно слабое марксистское сопротивление. Во-вторых, марксистская "реформация" шла вразрез с интересами бюрократии, ибо означала борьбу с коррупцией и привилегиями, что-то вроде раннебольшевистского аскетизма, в то время как "перевернутый марксизм", утверждавший, что самое главное - приватизация, открывал колоссальные возможности обогащения и "красивой жизни".