Великая княгиня Анна провожала его до берегов Нерли; там он исповедался с умилением и, вверяя духовнику свою тайную мысль, сказал: "Может быть, в последний раз открываю тебе внутренность души моей. Я всегда любил отечество, но не мог прекратить наших злобных междоусобиц: по крайней мере буду доволен, если хотя смерть моя успокоит его". Михаил, скрывая сие горестное предчувствие от нежной супруги, велел ей возвратиться. Посол ханский, именем Ахмыл, объявил ему гнев Узбеков. "Спеши к царю, - говорил он, - или полки его через месяц вступят в твою область. Кавгадый уверяет, что ты не будешь повиноваться". Устрашенные сим известием, бояре советовали Великому князю остановиться. Добрые сыновья Михаиловы, Дмитрий и Александр, также заклинали отца не ездить в Орду и послать туда кого-нибудь из них, чтобы умилостивить хана. "Нет, - отвечал Михаил, - царь требует меня, а не вас: подвергну ли отечество новому несчастию? За мое ослушание падет множество голов христианских; бедных россиян толпами поведут в плен. Мне надобно будет умереть и тогда: не лучше ли же ныне, когда могу еще своею погибелью спасти других?.."

Михаил нашел Узбека на берегу Азовского моря, при устье Дона; вручил дары хану, царице, вельможам и шесть недель жил спокойно в Орде, не слыша ни угроз, ни обвинений. Но вдруг, как бы вспомнив дело совершенно забытое, Узбек сказал вельможам своим, чтобы они рассудили Михаила с Георгием, и без лицеприятия решили, кто из них достоин наказания. Начался суд. Вельможи собрались в особенном шатре подле царского привязали Михаила и велели ему отвечать на письменные доносы многих баскаков. Великий князь ясно доказал их несправедливость свидетельствами и бумагами; но злодей Кавгадый, главный доноситель, был и судиею! Во второе заседание привели Михаила уже связанного и грозно объявили ему две новые вины его, сказывая, что он дерзнул обнажить меч на посла царева и ядом отравил жену Георгиеву. Великий князь отвечал: "В битве не узнают послов; но я спас Кавгадыя и с честию отпустил его. Второе обвинение есть гнусная клевета: как христианин свидетельствуюсь Богом, что у меня и на мысли не было такого злодеяния". Судии не слушали его, отдали под стражу, велели оковать цепями. Еще верные бояре и слуги не отходили от своего злосчастного государя: приставы удалили их, наложили ему на шею тяжелую колодку и разделили все драгоценные одежды княжеские.

Несколько раз верные слуги предлагали ему тайно уйти, сказывая, что кони и проводники готовы. "Я никогда не знал постыдного бегства, - отвечал Михаил, - оно может только спасти меня, а не отечество. Воля господня да будет!"

Кавгадый ежедневно приступал к царю со мнимыми доказательствами, что Великий князь есть злодей обличенный: Узбек, юный, неопытный, опасался быть несправедливым; наконец, обманутый согласием бессовестных судей, единомышленников Георгиевых и Кавгадыевых, утвердил их приговор.
Михаил сведал и не ужаснулся; отслушав заутреню, благословил сына своего, Константина; поручил ему сказать матери и братьям, что он умирает их нежным другом. Час решительный наступал, Михаил взял у священника псалтирь и читал слова: "Сердце мое смятеся во мне, и боязнь смерти нападе на мя". Душа его невольно содрогнулась. Игумен продолжил чтение: "Возверзи на господа печаль твою". Продолжил князь: "Кто даст ми криле яко голубине? и полещу, и почию...".

И в то самое мгновение вбежал в ставку один из его отроков с лицом бледным, сказывая дрожащим голосом, что князь Георгий Даниилович, Кавгадый и множество народа приближаются к шатру. "Ведаю для чего", - ответствовал Михаил и послал юного сына своего к царице Баялыни.
Георгий и Кавгадый остановились близ шатра, на площади, и сошли с коней, отрядив убийц совершить беззаконие. Всех людей княжеских разогнали: Михаил стоял один и молился. Злодеи повергли его на землю, мучили, били пятами. Один из них, именем Романец, вонзил ему нож в ребра и вырезал сердце. Георгий и Кавгадый, узнав о смерти святого мученика - ибо таковым справедливо признает его наша церковь, - сели на коней и подъехали к шатру. Тело Михайлово лежало нагое. Кавгадый, свирепо взглянув на Георгия, сказал ему: "Он твой дядя; оставишь ли труп его на поругание?" Слуга Георгиев закрыл оный своею одеждою.

"Учительская газета"