- Она наверное уже седьмой сон видит! - подходящая Надежда Яковлевна Брюсова, наша лучшая и старшая ученица, - и тут я впервые узнаю, что есть седьмой сон, как мера глубины сна и ночи.
- А это, Муся, что? - говорит директор, вынимая из моей муфты вложенный туда мандарин, и вновь незаметно (заметно!) вкладывая, и вновь вынимая, и вновь, и вновь...
Но я уже совершенно онемела, окаменела, и никакие мандариновые улыбки, его и Брюсовой, и никакие страшные взгляды матери не могут вызвать с моих губ - улыбки благодарности. На обратном пути - тихом, позднем, санном, - мать ругается:
- Опозорила!! Не поблагодарила за мандарин! Как дура - шести лет - влюбилась в Онегина!
Мать ошибалась. Я не в Онегина влюбилась, а в Онегина и Татьяну (и, может быть, в Татьяну немножко больше), в них обоих вместе, в любовь. И ни одной своей вещи я потом не писала, не влюбившись одновременно в двух (в нее - немножко больше), не в них двух, а в их любовь. В любовь.

Скамейка, на которой они не сидели, оказалась предопределяющей. Я ни тогда, ни потом, никогда не любила, когда целовались, всегда - когда расставались. Никогда - когда садились, всегда - когда расходились. Моя первая любовная сцена была нелюбовная: он не любил (это я поняла), потому и не сел, любила она, потому и встала, они ни минуты не были вместе, ничего вместе не делали, делали совершенно обратное: он говорил, она молчала, он не любил, она любила, он ушел, она осталась, так что если поднять занавес - она одна стоит, а может быть, опять сидит, потому что стояла она только потому, что он стоял, а потом рухнула и так будет сидеть вечно. Татьяна на этой скамейке сидит вечно.

Эта первая моя любовная сцена предопределила все мои последующие, всю страсть во мне несчастной, невзаимной, невозможной любви. Я с той самой минуты не захотела быть счастливой и этим себя на нелюбовь - обрекла.

Но еще одно, не одно, а многое, предопределил во мне `Евгений Онегин`. Если я потом всю жизнь по сей последний день всегда первая писала, первая протягивала руку - и руки, не страшась суда - то только потому, что на заре моих дней лежащая Татьяна в книге, при свечке, с растрепанной и переброшенной через грудь косой, это на моих глазах - сделала. И если я по-том, когда уходили (всегда - уходили), не только не протягивала вслед рук, а головы не оборачивала, то только потому, что тогда,в саду, Татьяна застыла статуей.

Урок смелости. Урок гордости. Урок верности. Урок судьбы. Урок одиночества.

(Отрывок из книги `Мой Пушкин` можно заменить стихотворением:)

ЧТЕЦ.
Бич жандармов, бог студентов,
Желчь мужей, услада жен -
Пушкин - в роли монумента?
Гостя каменного? - он,
Скалозубый, нагловзорый
Пушкин в роли Командора?
Критик - ноя, нытик - вторя:
`Где же пушкинское (взрыд)
Чувство меры?` Чувство моря
Позабыли - о гранит
Бьющегося? Тот, соленный
Пушкин в роли лексикона?
Две ноги свои - погреться -
Вытянувший, и на стол
Вспрыгнувший при самодержце
Африканский самовол. -
Наши предков умора -
Пушкин - в роли гувернера?
Черного не перекрасить
В белого - неисправим!
Недурен российский классик,
Небо Африки своим
Звавший, невское - проклятым.
Пушкин - в роли русопята?
К пушкинскому юбилею.
Тоже речь произнесем:
Все румяней и смуглее
До сих пор на свете всем
Всех жувучей и живее!
Пушкин - в роли мавзолея?...
Уши лопнули от вопля:
`Перед Пушкиным во фрунт!`
А куда девали пекло
Губ, куда девали бунт
Пушкинский? Уст окаянство?
Пушкин - в лиру пушкиньянца!

ПЕРВЫЙ ВЕДУЩИЙ. В один день с Мариной, но годом позже - 26 сентября 1893 г.- родился ее муж, Сергей Яковлевич Эфрон.

ВТОРОЙ ВЕДУЩИЙ. В детстве и юности Сергей, будучи общительным и открытым, оставался глубоко одиноким. Одиночество это разомкнула только Марина.

ЧТЕЦ. `Они встретились 5 мая 1911 г. на пустынном, усеянном мелкой галькой коктебельском берегу. Она собирала камешки, он стал помогать ей - красивый грустной и кроткой красотой юноша, с поразительными, огромными, в пол-лица, глазами. Заглянув в них и прочтя все наперед, Марина загадала: если он найдет и подарит мне сердолик, я выйду за него замуж! Конечно, сердолик этот он нашел тотчас же, на ощупь, ибо не отрывал своих серых глаз от ее зеленых, - и вложил ей его в ладонь, розовый, изнутри освещенный, крупный камень, который она хранила всю жизнь`.