У лодки. И грызлися птицы у локтя.

И ночь полоскалась в гортанях запруд.
Казалось, покамест птенец не накормлен,
И самки скорей умертвят, чем умрут
Рулады в крикливом, искривленном горле.

ПЕРВЫЙ ВЕДУЩИЙ. Как прошло расставание с мечтой стать композитором поэт рассказал в автобиографической повести `Охранная грамота`.

ЧТЕЦ (отрывок из повести `Охранная грамота`). `Больше всего на свете я любил музыку, больше всех в ней Скрябина. Музыкально лепетать я начал незадолго до первого в ним знакомства. К его возвращению из-за границы я был учеником одного поныне здравствующего композитора. Мне оставалось еще только пройти оркестровку. Говорили всякое, впрочем, важно лишь то, что если бы говорили и противное, все равно жизни вне музыки я себе не представлял.

Но у меня не было абсолютного слуха. Так называется способность узнавать высоту любой произвольно взятой ноты. Отсутствие качества, ни в какой связи с общею музыкальностью не состоящего, но которым в полной мере обладала моя мать, не давало мне покоя. Если бы музыка была мне поприщем, как казалось со стороны, я бы этим абсолютным слухом не интересовался. Я знал, что его нет у выдающихся современных композиторов, и, как думают, может быть, и Вагнер, и Чайковский были его лишены. Но музыка для меня была культом, то есть той разрушительной точкой, в которую собиралось все, что было самого суеверного и самоотреченного во мне.

У меня было несколько серьезных работ. Теперь их предстояло показать моему кумиру. Первую вещь я играл с волнением, вторую - почти справясь с ним, третью - поддавшись напору нового и непредвиденного. Случайно взгляд мой упал на слушавшего. Следуя постепенности исполнения, он сперва поднял голову, потом брови, наконец, весь расцветши, поднялся и сам и, сопровождая изменение мелодии неуловимыми изменениями улыбки, поплыл ко мне по ее ритмической перспективе. Все это ему нравилось. Он пустился уверять меня, что о музыкальных способностях говорить нелепо, когда на лицо несравненно большее, и мне в музыке дано сказать свое слово. В ссылках на промелькнувшие эпизоды он подсел к роялю, чтобы повторить один, наиболее его привлекший. Оборот был сложен, я не ждал, чтобы он воспроизвел его в точности, но произошла другая неожиданность, он повторил его не в той тональности, и недостаток, так мучивший меня все эти годы, брызнул из-под его рук, как его собственный.

И, опять, предпочтя красноречью факта превратности гаданья, я вздрогнул и задумал надвое. Если на признанье он возразит мне: `Боря, но ведь этого нет и у меня; тогда - хорошо, тогда значит, не я навязываюсь музыке а она сама суждена мне. Если же речь зайдет о Вагнере и Чайковском, о настройщиках и так далее, - но я уже приступал к тревожному предмету и перебитый на полуслове, уже глотал в ответ: `Абсолютный слух? После всего, что я сказал вам? А Вагнер? А Чайковский? А сотни настройщиков, которые наделены им?...`

Я не знал, прощаясь, как благодарить его. Что-то подымалось во мне. Что-то плакало, что-то ликовало.

Я шел переулками, чаще надобности переходя дорогу. Совершенно без моего ведома во мне таял и надламывался мир, еще накануне казавшийся навсегда - навсегда прирожденным. Я шел, с каждым поворотом все больше прибавляя шагу, и не знал, что в эту ночь уже рву с музыкой`.

ВТОРОЙ ВЕДУЩИЙ. В 1908 г. Борис поступает в Московский университет сначала на юридический, а затем на философский факультет. Он хочет проникнуть в суть вещей.

ЧТЕЦ.
Во всем мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.
До сущности протекших дней,
До их причины.
До оснований, до корней,
До сердцевины.
Все время схватывая нить
Судеб, событий,
Жить, думать, чувствовать, любить,
Свершать открытья.
О, если бы я только мог
Хотя отчасти,
Я написал бы восемь строк
О свойствах страсти.
О беззаконьях, о грехах,
Бегах, погонях,
Нечаянностях впопыхах,
Локтях, ладонях.
Я вывел бы ее закон,
Ее начало.
И повторял ее имен
Инициалы ...

ПЕРВЫЙ ВЕДУЩИЙ. Занятия философией отразятся и в поэзии. Целый цикл Пастернак так и назовет, а открывать его будет стихотворение `Определение поэзии`.