Сначала Пушкин говорит о том общем, что объединяет его и Дельвига, пользуясь для этого терминами романтической поэтики, подчеркнуто отрешенной от будничного мира действительности: `дух песен`, `дивное волненье`. Однако затем начинает выясняться различие между поэтами. Дельвигу отдается романтическое восприятие мира. Сам Пушкин стоит ближе к миру действительности. Вторая половина строфы построена на противопоставлении высокого романтического и обыденного планов:

Ты... пел для муз и для души...
Я любил рукоплесканья:

В следующей строфе на смену Дельвигу приходит другой романтический поэт - Кюхельбекер. К нему обращены возвышенные определения романтического искусства:

Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво...

Им противостоит `лукавая юность` с ее `шумными мечтами`. Для беседы с Кюхельбекером Пушкин выбирает характерно романтические темы: экзотику кавказских битв, Шиллера, славу и любовь.
Эти темы волнуют, несомненно, и самого Пушкина, но говорить о них будет в основном его друг. Пушкин рисует портрет второго из своих романтических друзей. При этом Кюхельбекер, отнюдь не литературный единомышленник Пушкина, оказывается ему даже более близким, чем Дельвиг.
Еще в 1818 году Дельвиг напечатал послание к Пушкину из Малороссии, которое начиналось строками:

А я ужель забыт тобою,
Мой брат по музе, мой Орест?

Теперь, спустя семь лет, строчку Дельвига Пушкин переадресует Кюхельбекеру, уточняя и углубляя ее:

Скажи, Вильгельм, не то ли с нами было,
Мой брат родной по музе, по судьбам?

За годы разлуки Кюхельбекер действительно стал `братом` поэта именно `по судьбам`. Жизнь бросала его, как и Пушкина, по всему миру, фактически из одного изгнания в другое. И Кюхельбекер в стихотворении `19 октября` оказывается для Пушкина самым близким из лицейских друзей. Сразу после обращения к Кюхельбекеру идут кульминационные строки:

Промчится год, и я явлюся к вам!
О, сколько слез и сколько восклицаний,
И сколько чаш, подъятых к небесам!

Однако свидеться друзьям так и не пришлось. Кюхельбекер с оружием в руках участвовал в восстании на Сенатской площади. 19 января 1826 года он был арестован в Варшаве, и для него начались долгие годы тюремного заключения и ссылки.
В отличие от Пушкина Кюхельбекер до конца жизни оставался романтиком, и романтический культ дружбы до конца жизни играет важнейшую роль в его творчестве.
О гибели Пушкина Кюхельбекер узнал лишь 24 мая 1837 года и в тот же день написал стихотворение `Тени Пушкина`. А почти через полтора года, 19 октября 1838 года, он создал одно из лучших своих стихотворений. `Вчера была наша лицейская годовщина, - писал Кюхельбекер своей племяннице Наталье Григорьевне Глинка 20 октября 1838 года. - Я праздновал ее совершенно один: делиться было не с кем. Однако мне удалось придать этому дню собственно для себя некоторый отлив торжественности... я принялся сочинять, если только можно назвать сочинением стихи, в которых вылились чувства, давно уже рвавшиеся на простор... Мне было бы очень больно, если бы мне в этот день не удалось ничего написать: много, может быть, между пишущею молодежью людей с большим талантом, чем я; но по крайней мере в этот день я преемник лиры Пушкина, и я хотел оправдать в твоих глазах покойного поэта, хотел доказать хоть не другому кому, так самому себе, что он не совсем же даром сказал о Вильгельме: `Мой брат родной по музе, по судьбам`.

Стихотворение Кюхельбекера отделено от пушкинского тринадцатью годами. Восстание декабристов пролегло роковой чертой в сознании людей 20-х годов и окрасило трагическими раздумьями литературу второй половины этого десятилетия и 30-х годов. Нужно было разобраться в катастрофических уроках восстания, искать новые пути общественного развития. Пути эти были найдены не скоро, и естественно, что произведения ведущих деятелей литературы 30-х годов исполнены зачастую ощущением безысходности, сознанием безвременья (такова, например, зрелая лирика Лермонтова). Этот перелом сказался и в творчестве заключенного в тюрьму, а затем сосланного в Сибирь Кюхельбекера. Его стихотворение, перекликаясь с пушкинским, в то же время противостоит ему по своей эмоциональной окраске, отношению к миру. Светлым преддекабристским надеждам противопоставлен трагизм последекабристской эпохи.