Основная мысль стихотворения Кюхельбекера - по-прежнему прославление романтического культа дружбы, но он ведет теперь свой рассказ как бы от имени того последнего друга, которому, по словам Пушкина, `день Лицея торжествовать придется одному`. Нет нужды, что в 1838 году еще были живы почти все лицеисты: и делавшие блестящую карьеру Горчаков, и Корф, и каторжанин - декабрист Пущин, и многие другие. Умерли поэты Пушкин и Дельвиг. Кюхельбекер остался последним членом поэтического триумвирата. Пушкин желал этому последнему другу провести день лицея `с отрадой хоть печальной... без горя и забот`. Так, увы! не получается, и тон стихотворения Кюхельбекера противоположен пушкинскому.

У Пушкина в начале стихотворения грустное элегическое раздумье: `Печален я...` Первое слово Кюхельбекера контрастно пушкинскому началу: `Блажен...` И спустя несколько строк он снова повторит, как заклинание, то же слово `блажен`. Однако посмотрим, кто же, по мнению поэта, счастлив:

Блажен, кто пал, как юноша Ахилл,
Прекрасный, мощный, смелый, величавый,
В средине поприща побед и славы,
Исполненный несокрушимых сил!
Блажен! Лицо его, всегда младое,
Сиянием бессмертия горя,
Блестит как солнце вечно золотое,
Как первая эдемская заря.

Оказывается, счастлив тот, кто умер в молодые годы, в расцвете сил, ума и таланта. Таков Ахилл в античной мифологии. Он бесстрашно сражался с троянцами, хотя был обречен погибнуть под стенами Трои и знал об этом. В `Илиаде` Ахилл великолепен и могуч:

...я и сам, и красив и величествен видом;
Сын отца знаменитого, матерь имею богиню!
Но и мне на земле от могучей судьбы не избегнуть;
Смерть придет и ко мне поутру, ввечеру или в полдень...

И Кюхельбекер, который прекрасно знал Гомера (он в тюрьме прочел в подлиннике `Илиаду` и `Одиссею`), характеризует Ахилла рядом великолепных эпитетов: прекрасный, мощный, смелый, величавый. Эти эпитеты, подчеркивая величие молодого героя, будут противопоставлены эпитетам следующей строфы:

А я один средь чуждых мне людей
Стою в ночи, беспомощный и хилый,
Над страшной всех надежд моих могилой,
Над мрачным гробом всех моих друзей.
В тот гроб бездонный, молнией сраженный,
Последний пал родимый мне поэт...
И вот опять лицея день священный;
Но уж и Пушкина меж вами нет!

Со второй строфы возникает основная в стихотворении автобиографическая тема. Кюхельбекер в упоминавшемся письме к Н. Г. Глинке писал: `Недостаток этой пьесы тот, что слишком много говорю о самом себе, но в моем положении почти нельзя иначе`.
`Блажен ... юноша Ахилл`, блаженны, следовательно, и погибшие друзья поэта, страшна лишь его участь: он жив и одинок. Вторая строфа вся построена на противопоставлении первой:

Ахилл - прекрасный, смелый, величавый;
Поэт - беспомощный и хилый...

Атрибуты Ахилла: бессмертие, золотое солнце, заря Эдема. У поэта: мрачный гроб друзей, страшная могила надежд. В то же время здесь начинается и перекличка с пушкинским `19 октября` 1825 года. Вспомнив своих далеких друзей, Пушкин восклицал:

Предчувствую отрадное свиданье...
Промчится год, и с вами снова я:
Промчится год, и я явлюся к вам!

Кюхельбекер подхватывает эту тему, но развивает ее трагически: не только не состоялась встреча, но нет и того, кто о ней мечтал, самого Пушкина:

Не принесет он новых песней вам,
И с них не затрепещут перси ваши;
Не выпьет с вами он заздравной чаши:
Он воспарил к заоблачным друзьям.
Он ныне с нашим Дельвигом пирует;
Он ныне с Грибоедовым моим:
По них, по них душа моя тоскует;
Я жадно руки простираю к ним!

На мгновение появляются в этой строфе другие, живые лицеисты, которые сейчас, спустя 13 лет после Михайловского послания, пируют на берегах Невы и которым поэт внутренне себя противопоставляет:

Не принесет песен ... вам,
Не затрепещут перси ваши,
Не выпьет с вами заздравной чаши...

Для Кюхельбекера друзей-поэтов уже не осталось. Распался блестящий царскосельский триумвират, он существует теперь лишь в `заоблачных высях` в том экзальтированном, романтическом, воображаемом мире, который пытался создать себе Кюхельбекер в одиночной тюремной камере, куда во сне и мечтах приходили к нему и казненный Рылеев, и Грибоедов, и многие другие.