Его призвание - быть там, где нуждаются в помощи, постоянно искать применения своей доброте, и не вина, а беда князя, что его стремление к человечности в суровых условиях тогдашней действительности могло окончиться только несчастьем.

В этом глубокая правда Достоевского - реалиста и психолога. Автор мастерски нагнетает и сгущает драматизм действия романа по мере его развития. Сильнейшие в мировой литературе трагические сцены впечатляюще развернуты на страницах произведения. Эпизоды, где Настасья Филипповна швыряет в горящий камин сто тысяч, принесенные Рогожиным, `торгующим` ее; обморок `жениха` героини Гани Иволгина, которого она `испытывала` этим поступком; и великодушное предложение князя жениться на оскорбленной, падшей женщине до глубины души потрясают читателя. Попытка самоубийства, предпринятая нервным, неуравновешенным Ипполитом после его горячечной исповеди перед гостями Мышкина; резкое, исполненное страсти объяснение Аглаи Епанчиной с Настасьей Филипповной; пронзительная, полная бесконечной тоски и отчаяния картина бодрствования Рогожина и Мышкина в зловещем купеческом доме в ночь гибели Настасьи Филипповны; магия подлинно петербургских пейзажей, тревожных и фантастических-все это никого не может оставить равнодушным.

Символом страшного мира, где распадаются связи между людьми и саморазрушается личность, служит в романс картина немецкого художника эпохи Возрождения Ганса Гольбейна младшего (1497-1543) `Мертвый Христос` (1521), копию с которой Достоевский помещает в доме Рогожина. Это полотно поразило писателя во время его пребывания в Базеле. Он тогда же заметил, что `от такой картины вера может пропасть`, вспоминала жена Достоевского Анна Григорьевна. Подобную же мысль высказывает и князь Мышкин, потрясенный до глубины души открывшейся перед ним бездной безверия, крушения всех человеческих надежд на будущую светлую жизнь - чувствами, которые рождала у зрителя эта картина. Действующие лица романа постоянно находятся в состоянии нервного возбуждения и подъема, они совершают загадочные, подчас необъяснимые поступки, их томят темные предчувствия, автор вкладывает в их уста свои непосредственные отклики на события общественной жизни. Все эти и другие особенности поэтики романа `Идиот` получили развитие в последующих произведениях писателя.

`Романом я не доволен, он не выразил и 10-й доли того, что я хотел выразить, хотя все-таки я от него не отрицаюсь, люблю мою неудавшуюся мысль до сих пор`,-писал Достоевский С. Ивановой. Он чрезвычайно интересовался отзывами современников о произведении. А. Майков после прочтения начала романа в 1868 г. писал ему: `Имею сообщить Вам известие весьма приятное: успех, возбужденное любопытство, интерес многих лично пережитых ужасных моментов, оригинальная задача в герое ...обещание чего-то сильного в Настасье Филипповне и многое, многое остановило внимание всех, с кем говорил я...` Позже Майков критически отозвался о фантастическом колорите романа. `Упрек в фантастичности лиц` был оспорен Достоевским, замечавшем в письме к критику Н. Страхову: `У меня свой, особенный взгляд на действительность (в искусстве), и то, что большинство называет почти фантастическим и исключительным, то для меня иногда составляет самую сущность действительного. Обыденность явлений и казенный взгляд на них, по-моему, не есть еще реализм, а даже напротив`.

Огдельным изданием роман вышел в 1874 г. Несмотря на противоречивые отзывы критиков, у читателей он пользовался значительным успехом. `Меня всегда поддерживала не критика, а публика, кто из критиков знает конец `Идиота` - сцену такой силы, которая не повторялась в литературе. Ну а публика ее знает...`,- писал Достоевский в дневниковой тетради. `Лучезарной` назвал М. Е. Салтыков-Щедрин идею романа - изобразить тип человека, достигшего полного нравственного и духовного равновесия`. Высоко оценил главного героя романа Л. Н. Толстой, сказавший, что Мышкин `это бриллиант`.
`Какой-то сплошной протест против существующего общества` увидело в драматургических переложениях романа цензурное ведомство, последовательно начиная с 1887 г. запрещавшее переделки `Идиота` для сцены. Обличительная мощь произведения Достоевского, сила его образов, обретающих в живом актерском исполнении еще большую убедительность, пугали царскую цензуру.