Незавершенная рукопись пушкинской `Истории Петра`, напечатанная только в 1838 г., содержит не только обширный свод материалов о реформаторе России, но и наиболее полно раскрывает намеченную ранее в творчестве поэта систему взглядов на характер и деятельность царя. Автор, что чрезвычайно важно отметить для более глубокого понимания замысла `Медного всадника`, особо отмечает противоречивость натуры и дел государя: `Достойна удивления разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами. Первые суть плод ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости, вторые нередко жестоки, своенравны и, кажется, писаны кнутом. Первые были для вечности, или по крайней мере для будущего, - вторые вырывались у нетерпеливого самовластного помещика`.
В `Медном всаднике`, в полном соответствии с этим мнением Пушкина, Петр I предстает и как `мощный властелин судьбы`, преобразовавший Россию, заложивший чудесный град, `пышно, горделиво` вознесшийся `из тьмы лесов, из топи блат`. Однако он же, как бы обретший новую жизнь в виде `кумира на бронзовом коне`, вознесенного над толпой и чуждого ее страданиям, по-прежнему гневлив и скор на расправу с посмевшим восстать на `горделивого истукана` безумным Евгением.
Бедный, обиженный судьбой чиновник выступал уже на страницах пушкинских `Повестей Белкина` (1830). В 1832-1833 гг. поэт замыслил поэму `о малом добром и простом`, которую В. А. Жуковский по имени главного героя озаглавил `Езерский`. Произведение не было завершено, а отдельные отрывки из него автор использовал в `Медном всаднике`.
Рисуя характер Езерского, Пушкин, как видно из черновиков, колебался в определении его социального облика: то это был богатый светский денди типа Онегина, то - бедный чиновник, который `жалованьем жил и регистратором служил`. В 1836 г. Пушкин напечатал а `Современнике` кончавшийся этими словами отрывок из поэмы `Родословная моего героя`, где читателю был представлен выходец из известного в истории дворянского рода, ныне обедневшего и утратившего свое значение. Поэт утверждал свое право на изображение `ничтожных героев`, а не только героических личностей и одновременно размышлял об утраченной дворянством исторической роли. Герой `Медного всадника` Евгений, подобно Езерскому, - тоже из обедневших дворян, он лишен памяти о прошлом, о заслугах предков:
Дичится знатных и не тужит
Ни о почиющей родне,
Ни о забытой старине.
Однако в глубине его души дремлет `достоинство личное` - качество, весьма ценимое Пушкиным и позволившее Евгению в тяжкую для него минуту, когда `прояснились в нем страшно мысли`, бросить в лицо `державцу полумира` свое осуждающее и смелое `Ужо тебе!`.
Возникают в поэме, в свою очередь рождая размышления читателя, и два лика северной столицы - Петербурга, - контрастно сопоставленные Пушкиным. В великолепном торжественном вступлении к поэме автор прославляет `юный град, полнощных стран красу и диво`, признается в любви к нему:
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит,
Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла...
Однако поэт рисует и другой, бесчеловечно-холодный, будничный облик столичного города, который глух к людским страданиям, официален и бездушен:
В порядок прежний все вошло.
Уже по улицам свободным
С своим бесчувствием холодным
-Ходил народ. Чиновный люд,
Покинув свой ночной приют,
На службу шел. Торгаш отважный,
Не унывая, открывал
Невой ограбленный подвал,
Сбираясь свой убыток важный
На ближнем выместить. С дворов
Сквозили лодки.
Этому Петербургу чуждо сопереживание жертвам наводнения 7 ноября 1824 г., оставившего неизгладимое впечатление у многих жителей Петербурга и ставшего исторической основой поэмы Пушкина. Творческий замысел поэта восходит именно к этому событию, о котором Пушкин узнал из писем друзей и из сообщений в печати, так как в это время он находился в ссылке в Михайловском. В своих ответных посланиях поэт сначала отнесся к известиям о наводнении иронически, видя в нем заслуженную кару `проклятому Петербургу`, официальные круги которого причинили Пушкину немало мучений. Однако позже он изменил свое суждение: Этот потоп с ума мне нейдет, он вовсе не так забавен, как с первого взгляда кажется`, - писал поэт, у которого возникла мысль помочь анонимно `какому-нибудь несчастному` из денег, полученных от издания романа `Евгений Онегин`. Об этом он просил брата Льва Сергеевича, находившегося в ту пору в столице. `Петербургский потоп` поэт расценивал теперь как `общественное бедствие`, от которого в первую очередь пострадал простой народ.
|
