Окончательный поворот к этой мысли происходит как раз тогда, когда в тексте появляется народная песня. Собственно, песня и производит этот поворот. Дело в том, что Степка начинает петь для того, чтобы тут же замолкнуть, оберегая покой барина. Песня служит мотивировкой для появления `белого чепца` няни, довершающего картину крепостной идиллии.
И тут внимательный читатель не может не заметить любопытную вещь. Пушкин допускает явную неточность. Неточен эпитет, приданный песне `Не шуми, мати зеленая дубровушка`. Каждый, кто знает эту песню, согласится, что слово `меланхолическая` тут никак не самое подходящее. Таким нерусским, `ученым` словом и так приблизительно, извне, со стороны, мог бы характеризовать песню, скажем, сам Дубровский - дворянин, барин, человек образованный и этой песне чужой.
Но характеристика принадлежит не Дубровскому, а Пушкину. Почему же Пушкин неточен? Ведь он-то знает песню!
В том-то и дело, что знает. Потому и неточен. Точность здесь могла бы помешать.
Песню обрывает на второй строке няня Егоровна. Она может ее оборвать по житейской логике: раненый барин почивает. Но песню обрывает и Пушкин. Он должен ее оборвать, не может не оборвать - по логике художественной.
Потому что разбойники - не совсем настоящие, а песня - самая настоящая разбойничья, бунтарская, сочиненная, по преданию, грозным Ванькой Каином.
Получается еще один парадокс: произведение, известное Пушкину как бунтарское, играет в тексте главы важнейшую, но прямо противоположную своему содержанию роль: оно подчеркивает нерушимость устоев социальной психологии. Вот почему полный текст или даже пространный отрывок из песни в контексте главы был бы неуместен: он создавал бы противоположное настроение и давал бы картине резко ироническое освещение, которое здесь ненужно: попробуйте после полного текста песни прочесть сцену с `белым чепцом`!
Здесь нужно создать ощущение двойственности, необязательности этого разбойничьего бытия. И вот Пушкин не вводит песню в текст, а лишь `информационно` обозначает ее двумя строками как атрибут разбойничьего быта - атрибут внешний, формальный.
Собственное содержание песни остается за бортом, ибо оказывается безразличным, несущественным в контексте повести о бунтовщике-дворянине. Отсюда - безразличность, стертость, неточность характеристики (`меланхолическая старая песня`), даваемой Пушкиным извне, с точки зрения чужого, свысока глядящего человека. Воспроизводится уже устаревшее отношение к народной поэзии: услышал человек первые грустные строчки - и тут же, с ходу, окрестил всю песню `меланхолической`.
Тут у Пушкина безусловно есть оттенок иронии. Он обгонял сам себя. Именно на этой главе он бросил `Дубровского`, эту во многом еще `декабристскую` книгу, которая и начата то была им с некоторым внутренним запозданием, когда автор уже перерос старое отношение к народу, к истории, к жизни. И цену `меланхолической старой песне`, ее истинное значение он уже понимал тогда. Он понимал, что приведенные им грустно-созерцательные строки еще могут как-то сочетаться с концепцией `Дубровского`, если не знать, что за этими строками следует. Если этого не знать, если песню не продолжать, она еще может как-то назваться и старой, и меланхолической, может гармонировать с картиной привычных барско-холопских отношений и даже подчеркивать обыкновенность этой картины. Прерывая работу над `Дубровским`, он уже знал, что будет, если эту песню привести целиком...
`Необыкновенная картина мне представилась: за столом, накрытым скатертью и установленным штофами и стаканами, Пугачев и человек десять казацких старшин сидели, в шапках и цветных рубашках, разгоряченные вином, с красными рожами и блистающими глазами. Все обходились между собою как товарищи и не оказывали никакого особенного предпочтения своему предводителю... Каждый хвастал, предлагал свои мнения и свободно оспаривал Пугачева. И на сем-то странном военном совете решено было идти к Оренбургу... Поход был объявлен к завтрашнему дню. `Ну, братцы, - сказал Пугачев, - затянем-ка на сон грядущий мою любимую песенку. Чумаков! Начинай!` - Сосед мой затянул тонким голоском заунывную бурлацкую песню, и все подхватили хором: